Уточним вопрос, вынесенный в надпись главы: почему все-таки татуировка островитян сыграла такую значительную роль в развитии татуировки в мире? Таитянская татуировка не была первой познанной экзотической разновидностью украшения тела, с которой познакомились европейцы. Причиной того, сколько именно татуировка жителей Таити, а несколько позлее и иных полинезийских островов, сыграла такую существенную роль в оживлении татуировки на Старом континенте, было, конечно, то, что вокруг этого острова и вокруг всех других островов Южных морей со временем образовался ореол романтической легенды.

Рискованные путешествия первооткрывателей XVIII века Уоллиса (1767 г.), Бугенвилля (1768 г.), Кука (1769 г.), которые добирались перед Таити и оставили (Бугенвилль и Кук) подробные описания хода руководимых ими экспедиций, стали животрепещущей темой, которая постепенно проникала в литературу многих европейских стран. Вот что писал сообразно этому поводу один из исследователей: «Весь мир неожиданно начал говорить о вожделенных идиллических островах, лежащих посреди вечно голубого океана, относительный их милых, увенчанных цветами женщинах и высоких, атлетически сложенных мужчинах, которые за охотой и ловлей рыбы проводили по-детски беззаботную, счастливую жизнь». А Бугенвилль в 1768 году во сезон акта торжественного присоединения Таити к французской короне назвал этот остров Новой Цитерой, делая тем самым намек на ионический остров, у побережья которого вышла из морской пены для землю Афродита. Французы восприняли открытие Таити по-философски в отличие через трезвых англичан, для которых Таити был всего лишь одним из тропических островов, которых беспричинно много в Тихом океане. Знакомство европейцев с жителями далекого

Таити проходило под «патронажем» идей Ж.Ж. Руссо о врожденной доброте первобытного человека. извещение о земном рае, который существовал и вследствие первородного греха был навсегда потерян чтобы цивилизованного мира, была превращена мыслителями Просвещения в критику абсолютизма в Европе. Открытие Таити, если и не заслужило права называться самым важным географическим открытием столетия, было великим открытием ради европейцев с точки зрения культуры. Учитывая сказанное, не приходится удивляться, что татуировка как глава культуры жителей Южных морей становится столь влиятельной в Европе?

Полинезийская татуировка имеет ряд местных разновидностей, отличающихся оригинальными стилистическими чертами. Их названия на основе географической принадлежности привели к определению таких разновидностей татуировки, якобы гавайская, маориская, маркизская, самоанская, таитянская и др. Каждая их них характеризовалась большим богатством и разнообразием мотивов и композиций – геометрических, линейных, растительных, антропоморфических, зооморфических и т.п. Они выполнялись в сложных сочетаниях и являлись частями больших по размеру композиций, не случайно расположенных на всех частях тела, бывало покрывая его сплошь с головы до ступней.

С другой стороны, мочь провести четкие границы в полинезийской татуировке между функциями декоративной, символической и экспрессивной частей. Точнее: крайне трудно замечать момент, когда тот или иной причина либо орнамент перестает украшать, а начинает нечто отмечать. И хотя заморские пришельцы переняли технику татуировки у островитян, они были не в состоянии перенести на соответствующем уровне осмысленные и понятные с точки зрения местных жителей сложные композиции полинезийской татуировки в татуировку европейскую. Функции и общественная значимость первой были непонятны тогдашним европейцам, а сам красивый принцип и манера исполнения иногда были совсем чужими для непосвященных.

Даже скопировать татуировки карандашом было непросто. «Узоры татуировки жителей Нуку-Хива доставили бы хлопот даже хорошему рисовальщику, если желание он пожелал точно их воссоздать», – писал Лангсдорф. Другой знаток заметил, что европейские рисовальщики, воссоздающие сообразно подобию маркизской татуировки сложные композиции, состоящие из кругообразных мотивов, упрощали их и придавали им формы, близкие солнцу и спиралям. Другими словами, чужие по культурному происхождению образцы с целью сделать их более понятными простодушно подменялись плодами собственного воображения.

на практике подобное восприятие загадочной татуировки приводило к тому, сколько какой-нибудь из стилизованных мотивов полинезийской татуировки был ошибочно интерпретирован заморскими пришельцами, скажем, как пальма, а позже добросовестно копировался всеми остальными европейскими татуировщиками и со временем, благодаря огромной популярности, превращался в Европе в причина, символизирующий Южные моря. Учитывая возможность такой ошибки в интерпретации полинезийского узора, не следует забывать о той существенной роли, которую кокосовая пальма играет в хозяйстве и мифологии обитателей Полинезии, где ее всегда воспринимали как «дерево жизни». выключая того, кокосовая пальма -это еще и один из наиболее характерных элементов пейзажа этой части света. Все эти культурологические и визуальные черты и обязаны были исполнять пальму важным мотивом полинезийской татуировки.

Иначе воспринимали пальму европейцы. Им образ пальмового дерева был известен по текстам и иллюстрациям библейской тематики. Англичанина, француза сиречь немца, для которых пальмовое дерево стало наиболее любимым мотивом татуировки, совершенно не интересовал тот факт, сколько библейское пальмовое дерево вовсе не является кокосовой или финиковой пальмой. Не случайно фигура на коже с мотивом пальмового дерева был дополнен европейскими татуировщиками мотивом обнаженной Евы (Адам был носителем этой татуировки) и змеи, что, правда, не наблюдалось для Таити, но без чего не могла обойтись сцена из Райского сада в сознании цивилизованного человека. Змей словно воплощение «обмана» открывает новую серию мотивов, символизирующих такие недостатки человеческой натуры, как вероломность, неверность и женскую хитрость. вид обнаженной Евы, обвитая змеем, со временем превратилась в выступающую на цирковой арене укротительницу диких бестий, а она, в свою очередь, – в укротительницу львов. Из таких мотивов, как пальма, змей, лев и человеческая фигура дозволено скомпоновать и сцену типа индейской охоты на львов. Таким образом, комбинационные возможности в области создания в татуировке новых мотивов и сочетаний посредством дополнения или замены ранее существовавших элементов для новые, совершенно не зависимые от уже существующих, поистине неограниченные.

Татуировка, таким образом, развивалась, приспосабливаясь к требованиям и вкусам публики, и находилась почти влиянием идиллических настроений. незаметно возникала уверенность в тождественности райских кущ и пространства Южных морей. Миф о Южных морях словно райской стране черпал свои жизненность и динамику прежде всего в фантазиях и извечной тоске. исполнять татуировку означало то же самое, что приобрести акцию этого рая на нашей планете и утвердить свою мечту о нем. А чтобы обрести сей рай, совсем не обязательно было отправляться в далекое вояж к Южным морям. Достаточно было заказать на месте который-нибудь экзотический мотив, здесь уже не играло существенной роли, был ли он точным воспроизведением полинезийского мотива или несть – значение имела атрибутика (пальма и пр.). В Европе начала XIX века каждая татуировка воспринималась не как европейское, а как таитянское явление. Татуированные прославляли своими разноцветными рисунками новую долголетие, которую они утратили или придумали для самих себя, прославляли обещанный им на земле рай.

Вот мы и подошли к ответу для поставленный вопрос. Он коренится в запросах общественного сознания. Миф о Южных морях перестанет существовать единственно тогда, когда исчезнет та общность, чтобы которой он является истиной. А о том, что это вряд ли вероятно, говорит постоянный спрос на книги Р.Л.Стивенсона, Д.Лондона alias Т.Хейердала, толпы заморских туристов на Гавайях и Таити, привлеченных эффектно изданными проспектами, рекламирующими экзотику этих уже пораженных цивилизацией «жемчужин» Океании, либо стойкий интерес к татуировке, содержание которой не обходится без пальмового дерева и обнаженной Евы. В своей сущности человек не меняется.